Вдруг звук провалился. 128, 150, 206! Значит, мы отделились уже от края материковой отмели и двигаемся над материковым склоном.

Тынты поворачивает вездеход. Наш путь должен пролегать строго над краем материковой отмели. Земля Ветлугина, по нашему убеждению, может находиться только на отмели. За ее пределами землю нечего искать.

58, 62, 63… Когда же дно начнет повышаться под нами? Когда цифры глубин начнут уменьшаться, предупреждая нас о близости земли?..

Рывок! 282!.. Эхолот как бы оступился в пропасть. Оборвалась отмель, начался материковый склон.

Еще рывок! Глубины достигли 306 метров. Но сейчас же эхолот обнаружил повышение склона.

Стало быть, мы миновали сейчас узкую и глубокую подводную ложбину.

Андрей поспешно наносит ее направление и конфигурацию на карту глубин.

Не вырыла ли балку какая-нибудь полноводная река, много тысяч лет назад впадавшая в этом месте в океан? Или, быть может, ледник, грузно сползавший с крутого берега в воду?..

Опять звук срывается на большую глубину. Я делаю знак, и Тынты поворачивает влево…

И сейчас еще, спустя много лет, я, засыпая, ощущаю иногда нечто вроде толчка. Будто шел, шел — и споткнулся, оступился в яму. Ух, и глубока же!.. Это вспомнилось то странствие во льдах с “волшебной палочкой” — эхолотом в руках…

Через каждые полчаса мы останавливались и производили наружные наблюдения.

Работать на холоде было нелегко. Мороз достигал четырнадцати градусов. Пальцы обжигало, едва лишь они касались металла. (Перчатки и варежки приходилось снимать.) Особенно донимал ветер. Он дул не переставая, с воем и улюлюканием проносясь по всхолмленной ледяной равнине. Снежная пыль, летящая в воздухе, проникала через малейшие отверстия под одежду.

А работать надо быстро и точно. Термометры нельзя нагревать дыханием. Даже долго в руках их нельзя держать — на показания прибора может повлиять температура тела наблюдателя.

Возвращаясь вприпрыжку к вездеходу, привалившемуся к торосу, я услышал голос Андрея за спиной:

— Леша! Оглянись, Леша!.. Следы светятся!

Я посмотрел под ноги. Ну и чудо! Голубоватый нимб окружал мои подошвы!..

Я сделал несколько шагов, оглянулся. Да, снег искрился, будто я наступал на тлевшие подо льдом угли.

— Вот так так! В святые попал! — сказал я и засмеялся.

Андрей, стоявший у вездехода, ответил шутливо:

— У святых нимб вокруг головы, а у тебя вокруг подошв. Это значит, что благодать почиет только на твоих ступнях. Бедный Леша!..

Затем он вытащил часы и объявил деловито:

— Продолжительность свечения — три секунды. Так и занесем в бортовой журнал…

В свечении льда, понятно, нет ничего чудесного. Мы знаем с Андреем, что явления флюоресценции встречаются не только в бирюзовых водах южных морей. Светятся также морские организмы, находившиеся в воде и попавшие на поверхность льда под снежный покров.

Странная мысль пришла мне в голову, когда мы уселись на свои места и вездеход тронулся. Я подумал о том, что по светящимся следам полагалось бы найти Петра Ариановича. На льду Восточно-Сибирского моря мы с Андреем могли бы увидеть даже слова, начертанные нашим учителем географии, что-нибудь вроде: “Ищите меня к северо-западу”, или: “Не ищите меня! Земля вместе со мной опустилась на дно”… Фу, какая чушь лезет в голову! От этой тряски и холода, что ли? А впрочем, внутренняя логика была бы в этом. На Земле Ветлугина нас должен был встретить сам Петр Арианович Ветлугин.

Я сказал Андрею об этом.

— В качестве нового заполярного Робинзона? — спросил он, не отрывая взгляда от эхолота.

— Да. Птиц там много, если верить догадкам Куркина-старшего. Летом Петр Арианович заготовлял бы и сушил мясо впрок. Можно предположить, что птицы не только кормили бы его, по и одевали.

— Как так? Что ты выдумываешь!

— Ну конечно, выдумываю! Но ведь это могло быть. Он сшивал бы жилами кожу птиц с перьями. Ходил бы в причудливой одежде, сам похожий на огромную птицу…

— Я поверил бы во все это, — сказал Андрей, — если бы Земля Ветлугина была ближе к берегу. Так далеко от материка Петр Арианович не мог бы добраться.

Суровый и рассудительный Андрей! Он никогда не давал мне заноситься за облака, отрываться от земли — от реальной действительности…

Я взглянул на часы и занялся рацией. Настал час радиосвязи.

— Ну, как дела, Алексей Петрович? Как самочувствие? — зазвучал в наушниках заботливый голос Степана Ивановича.

— В порядке! Как у вас на корабле?

— Благополучно. По-прежнему несет на северо-восток. Наше место такое-то… А ваше?

Я дал ему наше место. Степан Иванович сообщил, что о нас уже дважды запрашивали из Москвы. Член правительства, занимавшийся вопросами Арктики, приказал докладывать ему через каждый час о том, как идут поиски земли на вездеходе. Я пожаловался на то, что ухудшилась видимость.

Пошел снег — большие, тяжелые хлопья. Тынты включил фары, но качающаяся белая завеса придвинулась почти вплотную к вездеходу. Двигаться вперед приходилось с большой осторожностью и очень медленно.

— Думаю остановиться и переждать снегопад, — сказал я.

— Правильное решение, — согласился Степан Иванович. — Как бы между торосами гусеницу не заклинило…

Закончив разговор, я приказал остановиться и устроить короткий роздых, не выключая мотора.

— Подремлите немного, — сказал я Андрею и Куркину. — Я послежу за тем, чтобы мотор не заглох. Снег пройдет — разбужу…

Прошло, наверное, часа два.

Я неподвижно сидел, глядя на Тынты, прикорнувшего на спальных мешках подле Андрея. Почему-то мне пришла на ум Лиза. Какие все-таки странные эти женщины! Сама пригласила нас в Весьегонск, но когда Андрей приехал, обошлась с ним сухо, чуть ли не выставила за дверь. А меня так-таки и выставила, хотя я только хотел помирить их. И почему на аэродроме у нее были грустные глаза? Сама смеялась, а глаза были грустные…

Вдруг мною овладело неприятное ощущение. Показалось, что кто-то стоит за моей спиной и смотрит на меня. Я оглянулся.

Сутулая тень прыгнула в сторону.

Да, это был силуэт песца. Вот из-за гряды торосов вышло еще несколько песцов, хорошо видных на фоне серого неба.

Снегопад кончился.

Песцы гуськом протрусили мимо вездехода, то и дело останавливаясь и принюхиваясь к незнакомым запахам. Ушки их стояли торчком, хвосты были зажаты между ног. За силуэтами видна была пологая синеватая туча. Туча? Вот не везет! Значит, снова пойдет снег?

Я стряхнул с себя дремоту.

Туча?.. Какая там туча! Ведь это земля!

Земля!

Глава седьмая

ОТВАГА С ЗАПАЛЬЧИВОСТЬЮ

— Андрей! Андрей!.. Тынты!.. Вставайте! Земля! Песцы шарахнулись от вездехода и припустились бежать.

Я принялся расталкивать своих товарищей, еще не веря глазам, то и дело оглядываясь на синеватую полосу, боясь, что ее развеет ветром.

Андрей и Куркин испуганно вскинулись:

— Что?! Что случилось?

— Вот она!.. Там!

Андрей трясущимися руками выхватил большой морской бинокль и торопливо приник к нему. А я в волнении и забыл про бинокль!

В сильных линзах, дававших восемнадцатикратное увеличение, земля на норд-осте как бы сделала к нам молниеносный прыжок.

Она была холмистой, Округлые очертания ее почти сливались с окружающими торосами. До нее было примерно двадцать — тридцать миль, то есть не более полудня пути.

Впрочем, при определении расстояния надо делать поправку на рефракцию. Из-за особенностей освещения в Арктике, из-за зыбкого марева, почти постоянно висящего над горизонтом, предметы как бы приподнимаются, парят, и расстояние до них сокращается. Они кажутся выше, больше и ближе.

— Три или четыре горы конической формы, — хрипло сказал Андрей, не отрываясь от бинокля.

— Конической? Что ты! Скорее типа плато, со срезанными вершинами… В седловине между двумя горами вижу лес…

— Это тень. Не может быть лесов под этими широтами…